|
Автор(ы): Абраменкова В.В.
Социально-политические перемены в стране, открывающие возможность прямого обращения к запретным темам или к якобы несуществующим явлениям социалистической действитель¬ности, расширяют исследовательское поле психологии и позволяют отка¬заться от эзопова языка в науке. Реабилитация имен повлекла за собой реабилитацию научных понятий и тер¬минов, квалифицировавшихся как бур¬жуазные. Одно из таких понятий — отчуждение. Стало очевидно, что фено¬мен отчуждения отнюдь не является прерогативой «западного образа жиз¬ни» на том основании, что К. Маркс, особенно в своих поздних трудах, использовал это понятие для характери¬стики отчужденного труда в классово-антагонистических обществах [1>. Пер¬выми строгое табу на анализ различ¬ных аспектов отчуждения при социализ¬ме нарушили писатели-публицисты, юристы и социологи [6>, [7>, [13>, в то время как для психологии по-прежнему остаются в ходу редакцион¬ные эвфемизмы. Предельно краткий экскурс в историю проблемы отчужде¬ния показывает, что философский смысл понятия «отчуждение», выте¬кающий из гегелевского «отчужденно¬го духа», у Маркса уже в его «Философско-экономических рукописях 1844 года» выступает прежде всего в общественно-экономическом аспекте как отчуждение продуктов человече¬ской деятельности и труда при капи¬тализме. Однако, как известно, в поня¬тие «отчуждение» включаются социаль¬но-политический, моральный, эстетиче¬ский и некоторые другие аспекты.
Линия изучения отчуждения в духов¬ной жизни общества продолжена в экзистенциализме и связана с имена¬ми К. Ясперса, М. Хайдеггера, А. Камю и других. Экзистенциализму присуще изначальное противопоставление само¬бытия человеческой личности и чуж¬дого ей современного общества. По мне¬нию К. Ясперса, например, при ана¬лизе своих поступков человек должен исходить из одного критерия: сохраняет ли он в них свою самобытность, неповторимость, остается ли в них са¬мим собой, не приносит ли на алтарь социальных норм свою индивидуаль¬ность.
Исторически сложившаяся внутрен¬няя дихотомия самого термина «отчуж¬дение», вытекающая из немецких Entfremdung — «отдаление», «отрыв» и Anomie — «отклонение от закона», предполагает в первом случае наличие интерсубъектных отношений, когда лич¬ность чувствует свою разобщенность с другой личностью, группой или обще¬ством в целом. В результате отчуж¬даемый субъект принимает различную степень чуждости по отношению к дру¬гим, вплоть до враждебности. Во вто¬ром значении отчуждение выступает как отвержение, отрицание закона (в широком смысле), т. е. как отрица¬ние норм морали, жизненного уклада, социально-одобряемых целей, общест¬венного строя и т. п. Эти два значе¬ния понятия оказались основными и относительно самостоятельными в направлении социологических, психологи¬ческих и социально-психологических исследований проблемы отчуждения на Западе [15>, [16>, [18>, [24>.
Социологи и социальные психологи прежде всего исследуют различные аспекты отчуждения личности в усло¬виях современного общества. Это от¬странение, замкнутость человека, «реф¬лективный его уход от мира» [18>, «внутренняя эмиграция», порождаю¬щая одиночество [16>. Это и конформ¬ность современной молодежи как выра¬жение двух тенденций одного процес¬са идентифицированного человека и отчужденного мира [17>, [20>. Это и отчуждение цели, порожденное си¬туацией целевого конфликта, когда индивид оказывается в «плену» одно¬временно двух или более целей, одинаково значимых для него. Подоб¬ная ситуация буриданова осла вызы¬вает невротические симптомы у субъек¬та [16>, [20>. Большая монография Кенистона «Несовершеннолетний: от¬чужденная молодежь в американском обществе» [22> посвящена проблеме отчуждения и основана на интенсив¬ном эмпирическом изучении студен¬тов Гарвардского университета. Ис¬пользуя широкий арсенал социально-психологических методик: интервью, анкетирование, эксперименты и т. д., автор исследовал различные стороны специфического феномена отчуждения, понимаемого им как отвержение, не¬приятие индивидом общественных норм и институтов.
Попытки исследователей выбраться из плена теоретических абстракций и ухватить реальные жизненные прояв¬ления отчуждения человека неизменно упираются в препятствия эмпирическо¬го характера. Все очевиднее встает вопрос об адекватных методиках изуче¬ния феноменологии отчуждения. Вместе с тем богатство смысловых значений, а также необходимость объяснения сложных, противоречивых связей че¬ловека с миром и другими людьми обусловили распространение этого по¬нятия из общефилософского плана в собственно психологический.
По-видимому, первым из психологов, использовавших понятие «отчуждение», был З. Фрейд. Он связывал фено¬мен отчуждения с патологическим раз¬витием личности, для которой социаль¬ная культура является чем-то чуждым, враждебным ее естественной природе. Самоотчуждение, по Фрейду, ведет либо к невротической потере своего собственного я — деперсонализации, либо к утрате чувства реальности окружающего мира — дереализации. Вслед за Фрейдом Э. Фромм, включив понятие отчуждения в научный обо¬рот, существенно расширил сферу его применения. Согласно Фромму, отчуж¬дение выступает в пяти ипостасях: как отчуждение от ближнего; отчуж¬дение от работы, дела; отчуждение от потребности; отчуждение от государст¬ва; и наконец, отчуждение от себя. Важно, что для Фромма отчуждение от себя — это прежде всего отношение человека к своему я как к рыночному товару, который необходимо продать на «личностном рынке» подороже. О таком человеке Фромм пишет: «Его ощущение себя берет начало не в его актив¬ности — любящего и мыслящего инди¬вида, а в его социоэкономической ро¬ли. Если человека спросить: «Кто ты?», он, подобно машине, будет отвечать: Я — доктор, наборщик, клерк и пр.». Человек есть абстракция, отчужденная от своей реальной природы. Его тело, мысли, душа — это его капитал и его задача жизни — извлечь выгоду из своего я» [22; 141—142>. Эти взгляды на природу и проявления отчуждения личности в современном обществе не могли не повлиять на представления ученых о развитии личности в онто¬генезе. Например, исходным понятием у К. Хорни является понятие корен¬ной тревоги ребенка, которая выра¬жается в ощущении одиночества и бес¬помощности малыша в потенциально враждебном ему мире. В последнее время все чаще ученые говорят об отчуждении ребенка от родителей как следствии депривации [6>, о его отчуж¬дении от школы и учителей в силу принудительной мотивации учения [13>.
В детской психологии и в практи¬ке воспитания детей давно бытует представление об отрицательных проявлениях ребенка, которые могут быть рассмотрены в терминах отчуждения,— это отвержение, неприятие социальных норм и требований, это и своеобразные суррогаты, имитации выполнения этих норм, демонстрируемые ребенком в поведении «на публику».
Характеристика такого поведения да¬на в исследовании Л. Мерфи, где наряду с эмоциональной идентифика¬цией, возникающей в ответ на потреб¬ности сверстника, описываются некото¬рые негативные проявления детей: это маскирующе-агрессивное поведение, когда ребенок под видом помощи, участия и подобных социально-одоб¬ряемых действий реализует свои агрес¬сивные тенденции по отношению к дру¬гим детям; это конвенционально-нор¬мативное поведение, сопровождающее открытые притязания ребенка на одоб¬рение взрослых в тех случаях, когда его поведение отвечает принятым в культуре, но формально выполняемым нормам [23>. Это поведение отличает¬ся прежде всего рассогласованием мо¬тива и действия, т. е. внутреннего побуждения и внешнего выражения, когда налицо отчуждение от нужд и переживаний других индивидов и вместе с тем фарисейская «помощь» в корыстных целях.
Использование термина «отчужде¬ние» в контексте рассматриваемых нами проблем возможно прежде всего для обозначения противоположных гу¬манному проявлений ребенка по отно¬шению к сверстнику. Этот термин в близком значении уже использует¬ся в работах по детской психологии [2>, [3>, [11>. Однако было бы невер¬но ограничиться лишь аксиологическим аспектом проблемы отчуждения.
В целом при знакомстве с тради¬цией использования понятия отчужде¬ния в психологии можно заключить, что оно применяется, как правило, в двух разных аспектах: либо, образно говоря, ведет свою отчужденную жизнь в теле психологии, непосредственно заимствуясь из категориального аппа¬рата различных направлений фило¬софии и социологии; либо фигурирует как своего рода житейское понятие (Л. С. Выготский), т. е. Привлекается неосознанно и непроизвольно при описании различного рода феноменов. В связи с этим крайне важно при характеристике самого понятия отчуж¬дения не утратить его обогащенный философской традицией смысл и вместе с тем раскрыть его значение непосред¬ственно в психологии, отнеся это поня¬тие к тем или иным конкретным феноменам жизни личности. В контек¬сте культурно-исторической психологии понятие отчуждения может быть нами определено как проявление таких жизненных отношений субъекта с ми¬ром, при которых продукты его деятель¬ности, он сам, а также другие индивиды и социальные группы как носители норм, установок и ценностей представ¬лены в сознании субъекта различной степенью противоположности ему само¬му (от несходства до неприятия и враждебности), что выражается в со¬ответствующих переживаниях субъекта (чувства обособленности, одиночества, отвержения, потери я и пр.) [10>.
Как всякая деонтологическая кате¬гория, предполагающая описание нрав¬ственной сферы личности, отчуждение представляет собой психологическую конверсиву, т. е. понятие, несущее в себе свою противоположность и при определенных условиях оборачиваю¬щееся своей другой стороной. Психоло¬гическая конверсива может быть раскрыта через атрибуцию амбивалент¬ности того или иного явления, свойства (вспомним описанную Л. С. Выготским амбивалентность эмоций), а также при смещении акцентов анализа, когда осуществляется переход от одной систе¬мы отсчета в другую, например при превращении человека из субъекта собственного действия в объект чьих-то действий. Такие конверсивы в психо¬логии хорошо известны: это интериоризация — экстериоризация, конфор¬мизм — нонконформизм, центрация — децентрация и др., описывающие меха¬низмы взаимодействия человека с ми¬ром. Тогда понятно, что отчуждение человека, когда объектом выступает, допустим, социальная группа или общество, и отчуждение самим челове¬ком норм этого общества есть две различные стороны процесса, представляющие собой самостоятельные линии научного анализа.
Если принять за точку отсчета самого субъекта, то его полная центрирован¬ность на собственном я является одновременно отчуждением от других и может проявляться в эгоцентризме, эгоизме, негативизме [10>. Если же мы говорим об уподоблении другому чело¬веку, проникновении в его внутренний мир, уподоблении ему, это означает, что при этом субъект отчужден в той или иной степени от собственных нужд, мы подразумеваем эмпатию, альтруистическое поведение. Таким образом, целостный анализ понятия отчуждения приводит нас к необходи¬мости вычленения противоположного элемента психологической конверсивы, это — идентификация [10>.
В ткани некоторых исследований имплицитно содержится представление о биполярной модели отчуждения. По мнению А. Валлона, ребенок связан с миром через аффективную сферу, установившийся эмоциональный кон¬такт носит миметический характер и первоначально проявляется в соуча¬стии, генетически более ранней форме заражения и только потом появляется сочувствие. Как пишет А. Валлон, «ребенок полностью погружен в свои эмоции. Благодаря эмоциям он сли¬вается с соответствующими ситуа¬циями, т. е. с человеческим окруже¬нием, которое чаще всего вызывает эмоциональные реакции. Отчуждая (курсив мой.— В. Л.) себя в этих ситуациях, ребенок не способен воспри¬нимать себя как существо, отличное от других людей и от каждого отдель¬ного человека» [8; 180>.
В самом деле, ребенок сначала научается отличать себя от окру¬жающего мира, затем он приходит к отличению человеческих существ от других объектов, потом себя от других. Синкретизм нерасчлененности я и не-я у ребенка сменяется отношениями про¬тивопоставления себя сначала миру, потом другим людям, затем установле¬ния различной степени согласованности или оппозиции, взаимности или разоб¬щенности. Недифференцированная идентификация, берущая начало от состояния общности с матерью, посте¬пенно уступает место более дифферен¬цированной, включающей свою проти¬воположность — отчуждение, когда индивид может не только принимать, но и отвергать, не только любить, но и ненавидеть, сострадать или злорад¬ствовать. Отсюда идентификация как уподобление, согласование, солидар¬ность, вероятно, обеспечивает усвоение способов поведения, норм конвенцио¬нальных ролей; возникновение отчужде¬ния (обособления, отстранения, проти¬вопоставления) обусловлено развитием у ребенка начальных форм самосозна¬ния, потребностью утверждать и завое¬вывать свою самостоятельность, крити¬чески относиться к требованиям взрос¬лых. Способность ребенка к иденти¬фикации — отчуждению можно пред¬ставить двуединым процессом, вклю¬чающим одновременно ассимиляцию социального опыта (в широком смысле) и последующую селекцию, отбор, приня¬тие или отвержение для его реализации в практике общения с миром вещей и миром людей. Здесь отчуждение приобретает позитивный смысл, подоб¬ный тому, какой вкладывается в отчуж¬дение как процесс опредмечивания и овеществления. Но этот процесс с определенного момента онтогенеза, по всей вероятности, начинает быть обра¬щенным у ребенка на себя самого, свое самоопределение, выражаясь в согласии или рассогласованности, при¬нятии или отвержении, солидарности или оппозиции, самоуглублении и самопознании.
Можно предположить, что единство идентификации — отчуждения как тождества, вероятнее всего, свойствен¬но младенцу. Затем это единство начинает все более нарушаться, про¬тивопоставляться, начинает выступать как борьба, приобретая на каждом возрастном этапе новые формы и новое содержание: относительно ста¬бильные периоды сменяются периодами неравновесия, кризисами. В этом един¬стве противоположностей нет заведомо негативных или позитивных характе¬ристик. Так, нет «положительной» идентификации или «отрицательного» отчуждения и наоборот, ибо они одновременно утверждают и отрицают друг друга.
Естественно, что гиперболизация какой-то одной стороны двуединого процесса идентификации — отчужде¬ния может привести к патологической однобокости личности: или к ее полной растворенности в окружающем, бездумном принятии, «усвоении всего без разбора», когда личность, подобно жидкости, способна принимать любую форму любого сосуда, полностью утра¬чивая свое лицо (достаточно вспомнить чеховскую Душечку), или же другая крайность — неприятие, отрицание, «тотальное отчуждение», эгоизм (нап¬ример, «Посторонний» А. Камю).
Очевидно, что движение по оси «идентификация — отчуждение» замы¬кает нас в рамках дихотомии: либо — либо. Получается: чем больше иденти¬фикации, тем меньше отчуждения субъекта и наоборот. (Обратим внима¬ние в этой связи на утверждение З. Фрейда об амбивалентности иденти¬фикации и на мнение Ю. М. Антоняна о том, что отчуждение — это отсутствие способности субъекта к идентификации [6>.) Вместе с тем безусловно и другое: отчуждение необходимо, когда нужно увидеть что-то другими глазами, по¬смотреть на ситуацию, например, обще¬ния и взаимодействия субъекта с другими как бы сверху, отстраненно. (Сравним: «остранение» В. Б. Шклов¬ского и «очуждение» Б. Брехта как необходимый в искусстве разрыв при¬вычных связей явлений и предметов.) Тогда идентификация — отчуждение не означает погружения ни в собственное я, ни я другого человека, а выход за пределы поля общения и взаимодей¬ствия с ним. И тогда мы оказываемся уже в трехмерном пространстве, где отчуждение превращается в способ¬ность субъекта встать над ситуацией, а не находиться внутри нее. Такая «психологическая дистанция» особенно необходима при выработке объектив¬ной позиции в процессе познания и при сохранении собственной закрытости от травмирующей среды [9>. Как показали Ж. Пиаже, а затем Д. Б. Эльконин, преодоление детского эгоцен¬тризма не есть идентификация ребенка с другими носителями различных точек зрения, а соотнесение этих мнений благодаря отношению к собственному мнению как к «чужому», выработка новой позиции [14>. Это значит: возник¬новение отчуждения как способности выйти за пределы как собственного я, так и я другого человека связано со сменой позиции в совместной дея¬тельности.
Смена позиций ребенка в деятель¬ности, предоставляющая ему возмож¬ности к «проигрыванию» различных ролей (обучающего и обучаемого, руководителя и подчиненного, «стра¬дающего» и помогающего и т. д.), способствует и эффективности самой деятельности детей и формированию их положительных взаимоотноше¬ний [4>.
Не означает ли это, что ребенок, становясь в различные позиции, упраж¬няется в способности к идентифика¬ции — принятию различных точек зре¬ния, освоению различных моделей со¬действующего поведения?
Ситуация общности, заданная под¬линно совместной деятельностью, спо¬собствует установлению определенной степени тождественности переживаний детей во время эксперимента. Единство действий всех участников, единая цель и способ ее реализации в ситуации, когда все оказываются в равном поло¬жении, объединяют детей между собой, актуализируют межиндивидуальную идентификацию. Когда же один из группы оказывается в особых условиях (он один наказывается или награж¬дается), механизм идентификации спо¬собствует установлению утраченного равновесия состояний этого одного и остальных участников, группа как бы унифицирует их позиции. Здесь приме¬нима следующая формула: «Ты, как мы, потому что ты — наш. Значит, для тебя необходимо работать так же, как для любого из нас». Поэтому дети ведут себя по отношению к одному (наказы¬ваемому/награждаемому) таким обра¬зом, чтобы его позиция в совместной деятельности и его эмоциональное состояние были тождественными остальным.
На сегодняшний день мы не знаем, какова роль собственно идентификации в проявлении гуманных отношений детей. Ясно только одно, что сама по себе идентификация не может пол¬ностью обеспечить гуманного отноше¬ния к сверстнику. И дело здесь не только в том, что при наличии иденти¬фикации в ситуации, например, дистресса субъект может не иметь адекватных представлений о поведении по устране¬нию неблагополучия или знать, но по каким-то причинам не сделать того, что необходимо. А дело в том, что идентификация может вызывать пове¬дение, противоположное по своей направленности гуманному.
Наше исследование позволяет фикси¬ровать момент борьбы противополож¬ных тенденций в развитии гуманного отношения к сверстнику у дошколь¬ников. Одна тенденция к идентифика¬ции как механизму уподобления пере¬живаниям другого и тем самым как бы превращения их в свои собственные проявляется в поведении, направлен¬ном на устранение неблагополучия товарища. Другая — к отчуждению, которое может принимать различные формы: от равнодушия к переживаниям другого до активных форм злорадства и «злодейства» (действия по усугуб¬лению его неблагополучия), а также своеобразного «одергивания» слишком успешного ребенка. Биполярность этих тенденций (идентификации — отчужде¬ния) у дошкольников выражается в амбивалентности, ситуативности, ва¬риативности их поведения по отноше¬нию к сверстнику. Сложность и противо¬речивость этого механизма отнюдь не означают того обстоятельства, что гуманное чувство ребенка детермини¬ровано внутренними причинами. Объек¬тивные, внешние условия, такие, как особенности реальной ситуации (в на¬шем исследовании это характер совме¬стной деятельности детей), а также типы наказания/награды фиксируют в большей или меньшей степени крайние тенденции: момент идентификации ре¬бенка, выражающийся в стремлении избавить от наказания или способ¬ствовать награде сверстника, или мо¬мент отчуждения (отчужденности) от переживаний другого, сосредоточение на собственных интересах или намерен¬ные действия («плохая игра»), ведущие к снижению успешности одного ребенка по сравнению с остальными.
Идентификация в нашем понимании выступает как механизм уподобления, приводящий к соучаствованию инди¬вида в нравственно-психологических переживаниях другого, в переживании состояния другого как своего собствен¬ного. Отсюда действенно-практическое устранение неблагополучия и содей¬ствие радости другого индивида, как если бы этим другим был он сам (чужое как свое).
Отчуждение же выступает как свое¬образный антипод идентификации, как противоположная гуманной тенденция отношения к другому. В этом случае другой является как бы однородным объектом, поэтому происходит отстра¬нение от него, и его переживания не вызывают отклика у субъекта (чужое как чужое) или вызывают противо¬положную гуманистической активность: допустим, злорадство при неудаче дру¬гого, действие по усугублению его неблагополучия, зависть в ответ на его успех (чужое как враждебное).
Сложный характер нравственного развития ребенка, формирования его гуманного отношения к другим обусло¬вил противоречивость проявлений гу¬манного отношения к группе сверстни¬ков. Тем не менее особенности ситуации совместной деятельности детей способ¬ны задавать определенный знак этих проявлений: «положительный» или «отрицательный», т. е. либо эмоцио¬нальную идентификацию, либо эмоцио¬нальное отчуждение. Эти две формы отношения могут сосуществовать в поведении одного и того же индивида, выражаясь в амбивалентности, проти¬воречивости его отношения к сверстни¬ку, что может быть следствием неустой¬чивости и несформированности самой нравственной сферы личности ребенка и ситуативности доминирования его мотивов.
Одной из перспективных линий изучения механизма идентификации — отчуждения является линия социогенеза, историко-культурного анализа (см. [5>). Здесь идентификация как действие постановки себя на место другого выступает в таких фиксиро¬ванных в культуре формах, как, например, распространенный у хри¬стиан церковный обряд причащения как приобщения к божественному, кото¬рый изначально имел смысл букваль¬ного «вбирания» себя бога. Этот ритуал «причащения телом бога» и поедания ритуальных животных для приобретения их качеств весьма распро¬странен у многих народов. А известные обычаи братания воинов с обменом одеждой, оружием, амулетами могут служить примером, когда механизм идентификации как взаимного уподоб¬ления выступает в культуре в таком непосредственном виде. В то же время отчуждение находит свое выражение в таких обрядах, как «изгнание злых духов», «отряхивание праха с ног своих» и др. В культуре зафиксиро¬ваны формы буквального «очуждения» чего-то перед вступлением в новый период жизни: отрезание волос женщи¬нами перед вступлением в монашество, сжигание старой одежды и вещей на пороге дома перед новым годом и т. д.
Вместе с тем в социогенезе обнару¬живается функционирование механиз¬ма идентификации — отчуждения не только как разделенной на элементы, но и как слитной биполярной модели. Выделенное Б. Ф. Поршневым со¬циально-историческое деление на «они и мы» в психологии первобытных наро¬дов [12> обусловило появление психо¬логических категорий удовольствия и неудовольствия, симпатии и антипатии, любви и ненависти, сострадания и равнодушия, при этом положительные проявления первоначально закрепля¬лись за «своими», а отрицательные — за «чужими». Единство противополож¬ных тенденций является, вероятно, общей закономерностью и онтогенети¬ческого нравственного развития лич¬ности, а противоположность между ними — источник ее развития: сохране¬ние баланса между идентификацией и отчуждением в конкретных истори¬ческих условиях формирования индиви¬да обеспечивает наиболее гуманное для конкретных исторических условий отношение индивида к другому инди¬виду в системе «я — другой».
В этой связи еще раз обратимся к исследованиям А. Валлона, предостав¬ляющим возможность увидеть социогенез развития идентификации — отчуж¬дения сквозь призму онтогенеза.
Валлон, проанализировав первона¬чальную операцию предмышления у маленького ребенка, установил, что она имеет бинарное строение, когда недифференцированное дологическое понятие у ребенка существует в двух выражениях (например, утверждения и отрицания), которые им одновременно и смешиваются и различаются. Такие парные сочетания, по гипотезе Валлона, предшествуют единичным понятиям. Предположение Валлона о существова¬нии подобной структуры в мышлении первобытных народов подтвердили впо¬следствии данные этнографии, устано¬вившие наличие пережитков «двойных понятий», таких, как, например, катего¬рия двойственного числа в языке, другие формы дуальной организации общества у некоторых народов.
Подведем некоторые итоги.
С нашей точки зрения, единый механизм идентификации — отчужде¬ния высвечивает один из аспектов интериоризции культурных ценностей в ходе развития личности. В основе этого двуединого механизма лежит процесс уподобления установкам и личностным смыслам другого человека, социальных групп и т. д., прежде всего установок, смыслов и норм, связанных с формированием я-концепции и нравственной сферы личности. Приходится констатировать, что конк¬ретные способы и средства этого уподобления практически не исследо¬ваны.
При анализе механизма идентифи¬кации — отчуждения необходимо раз¬личение трех взаимодополняющих пла¬нов проявления этого механизма в развитии личности.
1.Онтогенетический план отчужде¬ния выступает как необходимый мо¬мент становления личности ребенка. Ребенок должен взглянуть на себя глазами других и через других прийти к себе. Иначе говоря, благодаря отчуждению ребенок может увидеть себя глазами другого.
2. Функциональный план. Отчужде¬ние выступает в форме отчуждения того или иного продукта деятельности индивида через оценку значения резуль¬тата этого продукта «для других», а затем «для себя». Действия «поста¬новки себя на место другого» и «противопоставления себя другому» из непроизвольных становятся произволь¬ными и намеренными.
3.Структурный план: отчуждение социальных норм, ценностных пред¬ставлений, установок и переживаний другого человека и т. д. Отчуждение начинается с первичного осознания этих норм, ценностей, установок, и тогда поведение индивида из непосред¬ственного становится опосредствован¬ным. В ряде случаев это поведение может проявиться в отвержении самих норм и ценностей, в неприятии устано¬вок других людей, в отстранении от их переживаний и нужд, при этом в целом изменяется структура морального пове¬дения личности.
Таковы основные планы рассмотре¬ния идентификации — отчуждения как одного из механизмов становления развивающейся личности.
Проведенный нами анализ позволил показать, что понятие отчуждения прив¬лекалось для описания различных феноменологии, при этом само это понятие трактовалось чрезвычайно не¬однозначно. Все это побудило нас к попытке вычленения собственно психо¬логической природы механизмов и феноменов, очерчиваемых посредством этого понятия.
1. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42.
2. Абраменкова В. В. Опыт изучения иденти¬фикации — отчуждения в групповой соревнова¬тельной игре / Педагогические аспекты социаль¬ной психологии. Минск, 1978.
3. Абраменкова В. В. Идентификация — отвержение как механизм развития индивидуаль¬ности личности в онтогенезе // Психологи¬ческие проблемы индивидуальности. Вып. II. М., 1984.
4. Абраменкова В. В. Развитие коллекти¬вистской идентификации и персонализация в детском возрасте // Психология развивающейся личности. М., 1987.
5. Абраменкова В. В., Асмолов А. Г. Три измерения феномена персонализации личности в социогенезе // Личность и межличностные отношения в коллективе. Ульяновск, 1988.
6. Антонян Ю. М. Психологическое отчужде¬ние личности и преступное поведение. Ере¬ван, 1987.
7. Белов В. И. Ремесло отчуждения. М., 1988.
8. Баллон А. Психическое развитие ребенка. М., 1967.
9. Кон И. С. В поисках себя: Личность и ее самосознание. М., 1984.
10. Краткий психологический словарь / Сост. Л. А. Карпенко; Под ред. А. В. Петровского, М. Г. Ярошевского. М., 1985.
11. Мухина В. С. Проблема социогенеза личности // Педагогические аспекты социальной психологии. Минск, 1978.
12. Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1979.
13. Средняя школа: идея перестройки и первые результаты (очерк мнений по материалам социологического исследования): Программа «Общественное мнение Госкомитета по народ¬ному образованию». М., 1988.
14. Эльконин Д. Б. Психология игры. М., 1978.
15. Alienation. Concept, terminology and mea¬nings // Ed. by Jonson Fr, N. Y., 1973.
16. Burton A. On the nature of loneliness // Amer. J. Psychoanal. 1961. V. 21. № 1.
17. Davids A. Alienation, social apperception and ego-structure // J. Consult. Psychol. 1955. V. 19.
18. Duhzssen A. Philosophic alienation and the problem of other minds // Philos. Rev. 1969. V. 66. № 4.
19. Epperson D. С. Some interpersonal and performance correlates of class-room alienation // School. R. 71 (Autumn). 1863.
20. Yould L. J. Conformity and marginality: Two faces of alienation // J. Soc. Issues. 1969. V. 25. N 2.
21. Fromm E. The sane society N. Y., 1955.
22. Keniston К. The uncommited: Alienationed youth in American society. N. Y., 1965.
23. Murphy L. В. Social behavior and perso¬nality sympathy. N. Y., 1937.
24. Leeman M. Alienation and social learning in a reformatory // Amer. J. of Sociology. 1963. V.
|
